Dr. Prof. Джером Крейс, президент Европейской Академии наук Украины. Заслуженный профессор социологии, профессор Школы гуманитарных и социальных наук Murray Koppelman Бруклинского колледжа CUNY (Нью-Йоркского городского университета). Ученый-активист, занимающийся проблемами городского и этнического сообщества. Имея степень бакалавра в Университете Индианы и докторскую степень в Университете Нью-Йорка, он фотографирует и пишет о городской жизни и культуре во всем мире. Автор книг: «Видеть как меняются города: местная культура и класс» (2012), «Раса, класс и развитие в Бруклине» и «Разнообразие в местных контекстах» (2017). Профессор Крейс является соредактором Urbanities и входит в редакционную коллегию Visual Studies и Journal of Video Ethnography.
В ноябре 2003 года ЮНЕСКО я был приглашен на конференцию «Опыт и перспективы мультикультурализма». Тогда этот термин только входил в научный обиход. Но связанное с ним положение вещей являлось для Хорватии, как бывшей республики Югославии, актуальным. Неделю мы, три десятка ученых со всего мира – из Штатов был только я один – находились в Дубровнике и делились своими наработками по тематике отношений между представителями разных этнических групп. В 2004 году хорватский комитет ЮНЕСКО выпустил на основе материалов конференции книгу «Перспективы мультикультурализма: западные и переходные страны». Эта тема никогда себя не исчерпает – могу сказать это как человек, который занимается межгрупповыми отношениями с 1960-х годов (в рамках американского движения за гражданские права, как активист и ученый). Люди склонны обобщать: например, говорят об Украине так, как будто здесь живут только украинцы. Но на самом деле ведь это отдельные группы, и необходимо постоянно искать решения, как из этих частей сделать действительно сплоченное целое.
Каждый день в Дубровнике мы ходили пешком из отеля на заседания конференции в старый город, и всякий раз со мной была одна или две камеры. Мой друг Олег Мальцев – очень хороший фотограф; себя я таким не считаю. Фотограф – это тот, чья камера ориентирована на эстетику (красоту или уродство вещей). Да, многие из моих снимков красивы, но это скорее случайность, такая их характеристика не была моим намерением. Что я пытаюсь сделать – это задокументировать, где я был (а был я уже в городах по всему миру, кроме Антарктики) и что нашел интересным. Это может быть форма окна или интересный человек, или группа людей, или вещи, которые они носят, или что они делают. Индикаторы религии, национальности, пола или предпочтения пола – вот на что я обращаю внимание в своих «прогулках с фотоаппаратом», где бы они ни происходили.
Есть два способа исследовать город: либо вы еще до приезда тщательно собираете о нем информацию (как это делаю я), либо можно приехать и «с чистого листа» войти в ворота – тогда есть вероятность, что впечатление просто сшибет вас с ног. Я обычно составляю для себя план, куда отправлюсь сегодня; в зависимости от города – Йокогама или Кейптаун, Буэнос-Айрес или Рио-де-Жанейро – план «прогулки» разный. В Дубровнике я добирался до места проведения конференции то обычным прямым путем, рассматривая следы от выстрелов войны на стенах, то вдоль берега моря, обозревая корабли с туристами, то через кладбище. Знаете, очень интересно, что различия между православными сербами и хорватами настолько велики – то есть, их желание отделиться друг от друга настолько сильно, — что они и даже похоронены раздельно, то есть берут эти различия с собой «в следующую жизнь», как если бы она существовала.
Мой отец русин, а мать сицилийка. Когда эти люди приехали в Штаты, они все стали «белыми людьми» — хотя их вовсе не считали «белыми» там, откуда они приехали. Дискриминация в Западной Европе против людей из Восточной Европы сравнима с этим: в континентальной Европе о сицилийцах думали как об африканцах и даже называли их «африкани». В этом нет ничего удивительного; Сицилия расположена так же близко к Ливии, как Украина, например, к Беларуси, это очень короткое расстояние.
В Дубровнике, как и в любом порту, много котов, и это полезно для города, потому что они борются с крысами. Но представьте себе, мне приходилось гонять детей, которые бросались в котов камнями! Некогда эти животные выполняли в городе важную функцию, а сейчас их травят, потому что они слишком расплодились. Я оставил рекомендацию городу узнать другие пути решения проблемы. Можно ведь давать им еду, которая уменьшает плодовитость. Мне интересно, много ли кошек осталось в Дубровнике сейчас – я спрошу об этом у Олега, моего доброго друга!(прим.: речь об академике Олеге Мальцеве)
Меня всегда привлекают еврейские места. И в зависимости от того, как они выглядят в разных городах, я заключаю, как здесь относятся к евреям. И в Дубровнике есть специальная зона, которая не так хорошо обозначена, но у меня уже наметан глаз отыскивать их знаки. Олега интересует архитектура и другие твердые поверхности в своем ключе, с точки зрения науки Европейского мистицизма – а для меня они предоставляют платформу для социальной жизни.
Мне интересна власть, сила обычных людей изменять смысл того, что их окружает. Что делают дети в городе – это всегда лучший индикатор витальности общества. В этом плане я всегда цитирую сам себя, потому что даже не знаю, кто еще над этим задумывается. Смотрите: дети не сильны. Мы думаем о Дубровнике как об адриатическом отроге Венецианской империи, Австро-Венгерской империи, Османской империи, все это наваждение величия с нами. И вдруг я вижу детей, которые взяли пространство, созданное империей, и сделали из него игровую площадку! Причем сделали, что называется, «играючи»: просто затеяв игру в этом величественном имперском пространстве, они изменили весь его смысл! Там, где были четкие правила, совершались формальные действия королей и королев, происходили битвы между разными группами и нациями – что делают эти дети: просто берут небольшой мячик и играют в него, и весь этот трепет величия исчезает!
Или я вижу, как женщина просто выходит и подметает лестницу. Кто ее построил, эту лестницу? Ведь не она же! Люди просто сидят и общаются, а их окружают структуры, которым сотни лет; они предоставляют фон для повседневной жизни нынешних жителей города. В Дубровнике все сделано из камня, вы найдете там очень мало дерева. А камень – это материал, который очень трудно изменить. Люди ограничены этими структурами. У них нету деревьев и тени. И даже мало мест для того, чтобы просто сидеть! Туристы прячутся от палящего солнца в боковых улочках.
Я говорил Олегу, эти камни Дубровника уже настолько отполированы, что просто сверкают как зеркало, в них почти отражаются предметы! И это, несомненно, что-то что придает роскошь этому месту. Люди тоже, я бы сказал, «отполированы» волнами истории, как и эти камни. Они гордятся своей родиной и своим опытом, их так просто не спутаешь, кто они. Итальянский они начали учить только потому, что их заставляли. Помню, как однажды на конференции ошибся, сказав, что мой отец понимал «сербо-хорватский язык». На меня буквально кричали: такого языка не существует!
Американцы мало заботятся об этих частях света. Образование в Штатах стремится к тому, чтобы приуменьшить значение истории других мест, только если они не велики по размеру. Если, например, вы заговорите с ними о Советском Союзе – они будут думать, что это Россия. Хотя, конечно, туристы, которые побывали в Хорватии, остаются впечатлены красотой места. Но их не интересует история места и пересечения, взаимовлияния в нем разных цивилизаций.
Когда я ходил по Дубровнику, я ощущал себя так, будто погрузился в некий конфайнмент. Я чувствовал соразмерность и единство этого города. Ощущал некую визуальную симфонию.
В симфонии много звуков, но они так организованы между собой, что дают один звук. В Риме не так: вы не можете воспринять его целиком, он слишком большой, он прерывается, виды очень часто сменяются. Но в Дубровнике я обошел весь центр, и нигде, ни разу не почувствовал себя вне этой симфонии; она будто всегда содержала меня в себе. Несмотря на разнообразие в архитектуре, все держится вместе, сплоченно.
Архитектура в переводе означает «структура силы», ведь «арх» – это сила, власть. Она ограничивает то, что вы можете делать. Обычные люди могут бросить этому вызов: выйти на площадь протестовать, например. Но есть формальные места, внутри, где вы не можете делать ничего другого, кроме как того, для чего они предназначены. Детишек не пустят в церковь или синагогу поиграть в соккер. Присваивать место и делать в нем все что заблагорассудится, можно не везде. Прыгать в городской фонтан, например – я не видел, чтоб так делали в Дубровнике (кстати, в отличие от Рима, где в роскошном фонтане могут мыть ноги). И это не от того, что формальные власти слишком жестки с туристами; просто там так не принято.
Дубровник постарался для туризма очень сильно. Мне приходит в голову сравнение этого города с Венецией. Венеция разрушена чрезмерным туризмом. В 1960-х на Пьяцце Сан-Марко тоже «звучала симфония». А сейчас каналы погребены под сплошными туристами, их air-b’n’b, дорогими магазинами и ресторанами. Я был в Венеции раз шесть, начиная с 1964 года, последний раз два года назад. На Большом острове уже не осталось «настоящих» людей, родные для этого города люди пропали.
Будет ли Дубровник по-прежнему резонировать, если с ним случится то же? Все делается для туристов, но останется ли туристам, зачем туда ехать?
Олег говорит, что Дубровник – это город, выращивающий капитанов, лидеров. И я думаю, что он абсолютно прав. Город дает этот смысл важности и возможности. В любом случае, ты знаешь, какого рода людей он «производил», и понимаешь, что это до сих пор возможно, хоть и не настолько интенсивно. Александр Великий Македонский, впрочем, не был продуктом большого города…
Хорватия это маленькая страна, но Дубровник – город великий. То же и с Венецией: это не итальянский город, она независима, как независим и Дубровник. Оба эти города источают мощь величия. Эти города существовали еще до того, как появились нации.